«Если Бил-стрит могла бы заговорить» разобьет вам сердце (или выбесит)

Режиссер «Лунного света» экранизировал книгу Джеймса Болдуин.

Тиш (Кики Лэйн) и Фонни (Стэфан Джеймс) любят друг друга. Ей 19, ему 22. Она работает в отделе духов, он увлекается скульптурой из дерева. Они знакомы с самого детства: вместе игрались в клубах пены для ванной, вместе гуляли по родной Бил-стрит.

В какой-то момент вечная уличная дружба переросла в нечто большее: Фонни подарил ее матери скульптуру из дерева, похожую на диковинную вазу, Тиш зарделась, и вот они обмениваются в метро взглядами начинающих любовников. Взгляды, прогулки, первый секс. Тонкое кружево их любви рвется обвинением в изнасиловании. Сообщать, что она беременна, Тиш приходится уже через тусклое стекло комнаты для встречи с заключенными. За окном 1970-е.

Казалось бы, залить остросоциальным светом софитов местные злые улицы - вопрос сноровки: трепетная любовь афроамериканцев в тисках патентованной нетерпимости, полицейский (надо думать) произвол, США, ожесточившиеся на отходняках от эры хиппи и кровожадной резни в исполнении «Семьи» Мэнсона, заря порношика, деятельность Черных пантер и незаживающие шрамы войны во Вьетнаме.

В новой ленте Барри Дженкинса, режиссера «оскароносной» драмы «Лунный свет», ничего этого нет, вернее – есть лишь отблески плотоядной реальности, которую он как будто бы отторгает. Мир «Бил-стрит» – пестрая вселенная молодой влюбленности, хоровод не к ситуации пестрых цветов, вкрадчивых крупных планов, страстных изгибов тел (один раз), легкого отчаяния и тяжелой надежды. Как и в Moonlight, Дженкинс показывает вполне субъективный взгляд, оптику Тиш, которая еще не успела обозлиться, отчаяться, ее взгляд подернут дымкой нежности, что сглаживает невыносимые углы бытия.

В этом – скромный радикализм «Если Бил-стрит могла бы заговорить», экранизации одноименного романа Джеймса Болдуина - культового афроамериканского писателя и активиста, чьи воспоминания о расизме в США также легли в основу могучего дока «Я вам не негр». Весь социальный тротил Болдуина бережно вынесен за скобки; о нем напоминают лишь неприглядные черно-белые снимки нью-йоркских улиц, изрезающие нежную плоть этой истории любви (так частенько делает живой классик Спайк Ли), да сценки-обмолвки.

Никто не хочет сдавать лофт чернокожей паре; белые мужчины в бутике властно берут за руку; иногда даже пристают в зеленой лавке; полицейские с их перекошенными лицами иногда смотрят искоса и могут, видимо, сфабриковать дело; Фонни, вероятно, как насильника избивают в тюрьме. Но все это тревожные вспышки в потоке жизнелюбия, обсценные словечки в упертой мантре, что любовь все перешибет, и вот молодой еврей (Дэвид Франко) сдает за бесценок жилье, а хозяйка магазина грозным взглядом и отповедью прогоняет копа-расиста, как падальщика.

Все это, конечно, не спасает от сумы да тюрьмы (вскользь опять-таки упоминается, что Фонни грозит электрический стул; вскоре об этом забывают), но позволяет не сойти с ума от несправедливости, которая рушит судьбы походя, как трактор – равнодушно вдавливает в земли кроличьи норы и потрошит птичьи гнезда. Обвинившая Фонни пуэрториканка при виде его фотографии впадает в состояние исступления, то ли от того, что он и правда насильник (никто в это толком не верит), то ли потому, что снимок счастливой пары напоминает ей о собственной неслучившейся сказке, которой Нью-Йорк поманил, да так и растоптал. Ворошит травму от встречи с бесконечным равнодушием.

В этом смысле «Если Бил-стрит могла бы говорить» примечательна еще и тем, что практически каждая сцена у Барри Дженкинса сделана поперек зрительских ожиданий. Когда Тиш сообщает родителям, что она беременна, это не перерастает в хрестоматийный скандал из подросткового кино. Или все персонажи интонируют столь неповторимо и свободно, что диалоги напоминают не душные и выверенные до вздоха сценки из американских сериалов, но виртуозный джем-сейшн.

Наконец, центральный финт этой дышащей индивидуальностью картины, раскрашенной в теплые тона карваевской отчаянной влюбленности, – мысль о том, что свобода важнее справедливости. В ситуации, когда системе на тебя плевать, не нужно играть по ее правилам, попадаться в силки штампов – резоннее стремиться к лучшему будущему для потомков. На этой жуткой и пронзительной ноте «Бил-стрит» и заканчивается: не смирением, но гандиевской несгибаемостью.

Возможно, это не такое выразительное кино, как «Лунный свет», но Дженкинс вполне последовательно показывает, что мало принять себя, надо принять еще и то, что окружающие до тебя нет дела. И если улица могла бы заговорить, она бы не только оправдала всех невинно осужденных, но и еще многое припомнила этому миру. Но – тишина.