Боец Полка Калиновского: «Когда убиваю вражескую пехоту, у меня нет ощущения, что я убийца»

— Звучит иронично, но в Беларуси на меня заведено уголовное дело за уклонение от воинской службы, — говорит боец Полка Кастуся Калиновского с позывным «Лыч».

«Лыч» приехал в Украину добровольцем в мае 2022 года. В случае заморозки конфликта, признается, что мечтает стать профессиональным военным, чтобы впоследствии применить свои навыки и знания для реального окончания войны.

Молодой человек рассказал «Салідарнасці» о том, что пережил в 2020 году и как изменился за почти три года на войне.

«В какой-то момент один скомандовал: «Везите их в Освенцим»

В 2020 году будущему бойцу едва исполнилось 19 лет. В августе он специально приехал в Минск на протесты из своего райцентра. Но был задержан с друзьями не на Марше, а просто на улице, когда патрули-омоновцы останавливали всех подряд.

В рюкзаках у ребят нашли БЧБ-атрибутику, так они попали в печально известное Фрунзенское РУВД.

— Нас сначала жестоко избили при задержании, потом отвезли на какую-то базу, возможно, ОМОНа, где тоже избили. Все время угрожали убийством, тюрьмой, имитировали, что кидают в нас гранату, — делится жуткими воспоминаниями молодой человек. — Потом нас погрузили в автозак, весь пол которого был в крови. Очевидно, что в этой машине и до нас над кем-то издевались.

В какой-то момент один скомандовал: «Везите их в Освенцим». Мы тогда не знали, что так они сами называли Фрунзенское РУВД.

Когда нас завели в тот спортзал, люди там стояли на коленях, головой упираясь в пол. В такой позе всех держали часами. За любое движение или звук избивали ногами и дубинками.

Весь пол тоже был залит кровью. Продолжали привозить новых задержанных и с порога начинали избивать. Группами отводили в душевую, где заставляли петь гимн и били электрошокером.

Большинство задержанных были мужчины от 18 до 45 лет. Молодых, как мы, было очень много. Лично я не видел, чтобы они били женщин. Но мужчин били нещадно даже за то, что кто-то повернул голову.

Когда одна девушка не выдержала и стала кричать: «Нацисты, фашисты», я испугался за нее, но на нее стали ругаться, не били.  

В этом спортзале мы пробыли больше суток, за это время нам ни разу не дали поесть и не давали спать. В туалет выводили редко, вода была в ограниченных количествах.

Желания сопротивляться не было, потому что я был до такой степени избит, что было трудно даже просто согнуть руку.

Во время рассказа о пытках в «беларуском Освенциме» собеседник «Салідарнасці» показывает свои фото после освобождения, на которых почти все открытые участки его лица и тела в страшных побоях.

Через сутки узников РУВД перевезли на Окрестина, где продолжили избивать и издеваться.

— Я был там как раз тогда, когда приезжал замминистра МВД Барсуков, который заявил, что никаких издевательств не было. Прямо в этот момент нас держали на коленях головой в пол, тех, кто просил о помощи, избивали.

Приехала скорая. Медики действительно нам сочувствовали и хотели помочь как можно большему количеству. Они отобрали больше 10 человек, сколько могло вместиться в машину, но омоновцы оставили только одного парня, у которого вытекал глаз. Остальным сказали выйти, даже тем, кто не мог ходить из-за переломанных ног.

Затем нас погнали в прогулочный дворик через коридор из дубинок. Бежать нужно было в полусогнутом состоянии: поднимаешь голову или пытаешься немного разогнуться и получаешь дубинками с двух сторон.

Ночь мы, около 90 человек, провели на улице, было очень холодно, многие были в шортах и майках. Чтобы как-то согреться, ложились на землю и прижимались друг к другу. Это была ужасная ночь.

А под утро нас перевели в еще меньший дворик. Там присесть могла только половина, остальным пришлось стоять. После двух суток задержания нам по-прежнему не давали еду. Поспать за этот период я смог не больше двух часов. От недосыпа и всего происходящего у меня начались галлюцинации. Утром нам каждому дали хлеб, батон и немного воды.

После начались суды, назовем это так. Вводили троих из нас, напротив сидел судья и секретарь, сзади стоял омоновец с дубинкой. Мне зачитали протокол, согласно которому я ругался матом и оказывал сопротивление при задержании.

Потом судья, спокойно окинув меня взглядом, всего синего от побоев, с гигантскими фонарями под каждым глазом, спросил: «Применяли ли к вам физическое насилие?».

Я ошалел: очевидно же. Он пометил что-то и дал мне 15 суток. Отбывать их мы должны были в Жодино. Но туда я, к счастью, не попал.

Кому-то вызвали скорую, и фельдшер, увидев мое состояние, убедил всех, что и мне нужна помощь, — вспоминает парень.

В больнице молодому человеку диагностировали многочисленные ушибы и раны, черепно-мозговую травму и сотрясение мозга средней степени. После выписки, предполагалось, что его заберут досидеть срок. Однако как раз в тот момент власти временно уступили протестующим и стали выпускать задержанных.

— Через неделю, 23 августа, вместо Жодино я пошел на протест. В те дни даже была возможность оспорить приговор, я написал апелляцию, и мне вместо 15 суток назначили двое, которые уже отсидел.

В том году я переходил на третий курс. В БГУ у нас тоже продолжалась борьба. Мы все вступали в студенческий союз, организованно факультетами выходили, объединялись и шли на площадь.

В самом университете пели протестные песни. Позже несколько самых активных студентов отчислили. Мы сидели под дверями аудитории, где проходил профилактический совет, и кричали «Ганьба!».

Как ни странно, тот год я доучился вполне спокойно. В университете все стихло, только по ночам с друзьями писали разные протестные надписи на дорогах.

Пришли за мной осенью 2021 года, задержали прямо у подъезда, отвезли на допрос в КГБ. Подозревали в сотрудничестве с «террористическими» организациями вроде «Буслы ляцяць», потребовали пароль от телефона.

У меня был партизанский Telegram, который в тот момент, можно сказать, спас мне жизнь. Я сказал ложный пароль, поэтому никакого компромата на меня не нашли. Заставили записать «покаянное видео» и отпустили.

Хоть в КГБ относились более-менее нормально, все равно поймал флешбэки предыдущих задержаний, вышел и понял, что больше никогда не хочу переживать ничего подобного.

Съездил в Москву на месяц, заработал немного денег, а затем при помощи фонда BY_help выехал в Польшу, — рассказывает молодой человек.

«Своего друга, уже мертвого, помогал выносить с поля боя»

— Первые две недели после начала полномасштабного вторжения я не мог прийти в себя, просто не закрывал новости. Мысли поехать в Украину появились сразу, но окончательное решение не было спонтанным.

К сожалению, я, как и многие, видел, что силы неравные и сомневался, что Украина выстоит. Но то, как она сражалась, как сопротивлялась, и не просто не сдалась, а смогла выбить россиян из северных областей, меня очень вдохновило.

Я все больше укреплялся в своем решении, в то же время помнил, что не имею никакого военного опыта, пытался представить себе фронтовые риски и тяготы, думал про грязные окопы и суровые условия. Само собой, думал и о смерти, но плена боялся больше.

Перед отъездом постарался отдать все долги. 

То, что война продлится так долго, не мог предположить. Думал, что Россия потеряет какое-то критическое количество людей и завоеванных территорий еще тогда, во второй половине 2022 года, и остановится.

— Много ли таких же добровольцев, кто, как и вы, воюет три года и не собирается уезжать?

— Вообще в 2022 году многие ехали, поддавшись эмоциям, просто потому что не знали, как по-другому противостоять злу. Назовем их романтиками. Разумеется, кого-то отрезвил уже первый бой.

Но среди них было и немало тех, кто сразу был настроен сражаться до конца. Позже, в 2023-24 годах, ехали те, у кого была возможность подумать и принять взвешенное решение. При этом всегда есть определенное количество людей, которые не понимают, куда попали, и через месяц или несколько уезжают.

Психика у всех разная, это нормально. 

— А как насчет вас, не хотелось все бросить и уехать?

— Периодически у меня такие мысли возникали, первый раз спустя всего пару месяцев после приезда. Но сейчас я рад, что не поддался тогда эмоциональному срыву и остался. 

Все-таки моя мотивация — это идея. Я готов идти до конца, если это совпадает с моими ценностями и мировоззрением.

При этом с прошлого года замечаю даже не физическую, а моральную усталость, ловлю себя на мысли, что устал от войны.

— Сколько раз вы были в отпуске за это время?

— В официальном не был ни разу. Но при этом я периодически бываю на ротации, когда после работы на нуле какое-то время мы проводим в безопасном месте. Однажды это место вообще оказалось на берегу озера. Это было как настоящий отпуск.

Осенью 2023 года во время обстрела я неаккуратно прыгнул в окоп и сломал себе лодыжку, и несколько месяцев лежал в больнице. Опять, считай, отпуск.

Я служу в войсках беспилотных систем оператором БПЛА. Но первые месяцы был пехотинцем, находился в 100 м от врага, и порой мы даже слышали их из своих окопов. Ходил в штурм один раз.

После этого переквалифицировался в пилота. На самом деле я изначально хотел заниматься дронами, просто сначала их было очень мало.

У нас, в отличие от пехоты, нет необходимости находиться непосредственно на нуле. Наоборот, с развитием технологий мы отодвигаемся от линии фронта все дальше. Раньше располагались на расстоянии 2 км, теперь просматриваемый радиус с обеих сторон составляет 8 км. И мы находимся за ним.

— И военные, и гражданские говорят, что со временем происходит привыкание к войне, перестаешь реагировать на прилеты, например. 

— Так и есть. Привыкаешь к этим звукам, просто определяешь, что летит, и игнорируешь.

Помню свои первые впечатления, как въезжал в Украину, увидел разрушенный торговый центр, потом сгоревший танк и рядом гигантскую воронку, и запаниковал. Стало страшно, когда представил, какой силы был взрыв.

Сейчас у меня страх прошел настолько, что это даже опасно.  Отсутствие страха притупляет чувство самосохранения. Иногда я расслабляюсь больше, чем должен солдат на войне.

Возможно, этому способствуют условия работы войск БПЛА, которые, как сказал, становятся более безопасными. 

— Война очень изменилась технологически?

— Кардинально. Сами по себе дроны — относительно новое явление на войне. Их технологические, инженерные качества развиваются в геометрической прогрессии.

Именно благодаря этому мы смогли отодвинуться от нуля на несколько километров. Мы научились поддерживать хорошую связь с дроном, летать на более далекие расстояния. БПЛА все больше заменяют живых разведчиков.

Раньше связь с аппаратами была хуже, легко терялось управление, аккумуляторы не позволяли летать дальше, чем на 8 км. Теперь мы вообще поднимаем два дрона — камикадзе и второй, который используем как ретранслятор. И этот дуэт может улететь хоть на 30 км.

Появились дальнобойные дроны, которые летают на 200-500 км. Они заправляются бензином. 

— А как у россиян обстоят дела с технологиями?

— Украина была вынуждена стать профессионалом в производстве БПЛА и теперь, пожалуй, мы опережаем врага в плане наличия FPV-дронов, камикадзе.

В Украине сейчас производят почти все виды аппаратов, включая большие дальнобойные и даже дрон-ракету на реактивной тяге. Могу сказать, что инженерная сторона у украинцев очень сильная, несмотря на то, что ресурсов меньше.

Россияне скопировали иранские «шахеды», но создать такие крутые БПЛА-технологии не смогли. Однако у них и нужды нет, так как есть КАБы, есть превосходство в воздухе.

В целом у них стало заметно меньше техники. Вместо БМП и танков все больше используют гражданский транспорт, часто штурмуют на мотоциклах вообще без всякой защиты. Понятно, что при таком штурме мы их всех положим.

Для пехотинцев война вообще изменилась в худшую сторону, потому что раньше можно было пройти по лесу группой и не быть замеченными. А сейчас любое движение просматривается дронами- разведчиками.

Я сейчас летаю на камикадзе, это дрон с боеприпасом, который направляют по целям. От таких особенно не укроешься. Представьте себе, этот дрон мы можем направить даже в щель размером 40 см. То есть даже если заскочил в подвал, он все равно достанет. 

Мы настолько хорошо сейчас просматриваем определенную дистанцию, что экран дрона реально напоминает компьютерную игру. Очень страшную. Тем не менее, когда я убиваю вражескую пехоту, у меня нет ощущения, что я убийца.

Помню, когда первый раз убил двух оккупантов, у меня не было мыслей, что у них есть семьи, что они чьи-то сыновья. Возможно, это от того, что все происходит на экране, возможно, от того, что я понимаю, что делаю на этой войне и почему.

— Но ваши побратимы погибают реально.

— К сожалению, да. Я своего друга, уже мертвого, помогал выносить с поля боя. Мы познакомились с ним еще в Беларуском доме в Варшаве, вместе заезжали в Украину. Мы здесь так и говорим «с одного заезда». С ним вместе прошли учебку. 

Потом были в одном взводе пехоты и вместе пошли в тот штурм, только в разных группах. Мы уже возвращались, когда услышал его позывной и «двести». У меня случился шок.

Пуля попала ему прямо в сердце. Его донесли до нас, и я грузил тело в машину. Потом убили еще одного моего близкого побратима.

Трудно было осознать, что их смерть — это действительность. Еще какое-то время я разговаривал с ними и продолжал слышать их голоса. 

Еще один мой хороший приятель погиб, когда я находился в другом месте. В этом случае, поскольку не видел его мертвого, позволил себе несколько дней думать, будто он жив, снова представлял, как мы разговариваем. Вот такая у меня реакция на смерть.

Истерик, срывов, слез у меня не было никогда. Все смерти воспринимал спокойно, но осознание приходило не сразу, словно щадя мою психику.

Это война, и все здесь понимают, что завтра может не стать любого из тех, с кем сегодня ужинаешь. Когда твой друг пехотинец или штурмовик, к сожалению, это вполне реально.

Но мне после смертей побратимов не хочется все бросить и уехать. Наоборот, хочется сражаться дальше и сильнее.

— А по отношению к себе вы допускаете мысль, что вас могут убить?

— Да, особенно когда начинаю что-то планировать даже на короткий период, всегда говорю себе стоп, я сейчас еду на позицию и оттуда могу не вернуться. 

— Ваши родные знают, где вы?

— Я с самого начала решил сказать им правду. Позвонил в последний вечер перед отъездом, мы, как обычно, болтали о разном, и я выпалил на одном дыхании примерно так: сегодня был в кафе, делал что-то, завтра еду в Украину добровольцем.

Родители пытались меня отговорить, используя аргументы, что это не моя война и что я не в том возрасте, чтобы воевать. Это было бесполезно.

Но о том, что сказал им, не жалею, мне теперь не нужно ничего придумывать. Знаю побратимов, которые скрывают от родных, кто-то из-за безопасности, кто-то не хочет шокировать.

— Испытывали ли вы на войне страх, похожий на тот, который пережили во Фрунзенском РУВД?

— Нет. На самом деле и в РУВД-Освенциме, и на Окрестина, и потом в КГБ ни страх, ни боль, ни даже унижение не было так тяжело переносить, как физическую несвободу. Это моя главная жизненная ценность.

И вот то, что я не мог просто взять и уйти, было невыносимо прямо до слез. Здесь на войне я все-таки знаю, что нахожусь добровольно. Меня никто не заставляет воевать. Я могу уехать в любой момент.

— В практическом плане, чему вас научила война?

— Как любой боец, прошел подготовку, умею стрелять из оружия. Поскольку моя специализация БПЛА, научился инженерному делу, понимаю, как работают радиоволны, узнал многое из области аэродинамики.

Научился управлять FPV-дроном. Научился водить машину, правда, долгое время мне нельзя было официально получить права, потому что я «грамадзянін краіны агрэсара». Тем не менее я прошел даже курсы экстремального вождения на полигоне.

Поскольку мы служим в интернациональном легионе, часто приходится общаться с иностранцами. Плюс в моей специфике много инструкций и программ на английском. Поэтому язык сильно подтянул. 

Ну и стал командиром небольшого подразделения, приобрел лидерские качества.

«С тем, что мы не вернем границы 1991 года, думаю, все уже смирились»

— Изменилось ли у вас сейчас отношение к событиям 2020 года?

— Когда лежал на полу во Фрунзенском РУВД, омоновцы между собой говорили: «Эти с*** начали камни кидать». Я очень обрадовался тому, что им стали давать отпор, думал, что есть сопротивление, что борьба продолжается.

Но когда оказался на свободе, увидел, что никто не берет города, увидел фото, как силовикам дарят цветы. Меня это потрясло.

В 2020 году я верил, если мы радикализируемся и начнем сопротивляться, у нас есть шанс скинуть Лукашенко. Сейчас понимаю, что даже если бы мы стали драться во всю силу, нас бы просто расстреляли, Россия нам не дала бы победить. 

Но я не думаю, что все было зря. Эти события открыли всем глаза на Лукашенко, мы вынудили его проявить себя во всей красе. 

Некоторые наивно полагали, если выйдет большинство, ему станет стыдно и неудобно. Больше никто так не думает. Все знают, что это кровавый диктатор. То есть наша революция заставила его быть собой.

— Насколько с той стороны фронта реальной кажется заморозка военных действий?

— Не думаю, что это возможно. Есть опыт АТО. Политики могут, конечно, подписать что угодно. Но стрельба все равно будет продолжаться, дроны в любом случае будут летать. Абсолютно в этом убежден.

Думаю, что ни одна из сторон не пойдет на прекращение огня. Вот вам пример договоренностей. Недавно группа МАГАТЭ снова приезжала на Запорожскую АЭС, договорились прекратить огонь на время их пребывания. Угадайте, кто нарушил договоренности?

Скажем так, пока я не вижу предпосылок, что россияне, в первую очередь, собираются заканчивать войну. У них стало заметно меньше техники, но количество людей не уменьшается, и они продолжают заваливать нас телами.

С тем, что мы не вернем границы 1991 года, думаю, все уже смирились. Надеюсь, сможем оставить границы, которые удерживаем сейчас.

И я не считаю это зрадою (с укр. — предательством), потому что в первые месяцы войны была задача вообще просто выжить этому государству, Киев почти окружили.

И то, что мы отстояли, и Украина живет, очевидно, что с европейским вектором — это уже победа.

— Вы думали о том, почему беларуская армия не вступает в войну?

— Я общаюсь с некоторыми офицерами, так сложилась жизнь, что мы оказались по разные стороны, но думаем одинаково. На самом деле, в армии идейных людей осталось немного, они постарались уволиться.

Большинство — инертная масса, которым вообще все равно, кто ими командует — Лукашенко или Путин. Эти люди спокойно выполнят любой приказ.

Единственное, умирать от рук украинцев они не хотят, у них просто нет такой мотивации, как у россиян.

— Вы сказали, что ничего не планируете, но, если война все-таки остановится по какой-то причине, что будете делать?

— Я хотел бы легализоваться и жить в Украине, в идеале получить гражданство, хоть и знаю, что с этим будут трудности.

Хотел бы отучиться в военной академии, чтобы получить еще больше компетенций, поскольку думаю, что даже если сейчас произойдет некая заморозка войны, рано или поздно она все равно продолжится.

То есть мы еще пригодимся этой земле.