Елена Приходько: «Арестовывать меня пришел милиционер, с которым я вела эфиры, а наши дети ходили в соседние детские садики»

— Арестовывать меня пришел милиционер Беспалько, с которым я вела эфиры, у которого брала информацию, а наши дети ходили в соседние детские садики, — рассказывает журналистка Елена Приходько.

Елена — мать четырех девочек. Она жила в Светлогорске и работала там в медиакомпании «Ранак». С 2023 года компании не существует. Ее сотрудников задерживали, у них проводили обыски, сам «Ранак» объявили «экстремистским формированием» и уничтожили.

Елена выехала из Беларуси еще до ликвидации компании. В откровенном интервью «Салідарнасці» она рассказала о том, как работала региональная журналистика, как пережила вместе с семьей две эмиграции и как живет теперь.

«Такая правда местным властям не понравилась»

— Светлогорск без «Ранка» сложно представить. Все 30 лет он был очень популярным. И его не просто забрали, отдав кому-то для развития, а уничтожили, — не скрывает сожаления Елена. — Одно время у нас были свои кабельные сети, потом их продали.

У нас было несколько телевизионных каналов, информационный сайт, маркетплейс. Я была редактором радио.

Мы не занимались целенаправленно политикой, не делали никакой аналитики или обозрений. Мы просто освещали события, которые происходили в городе и районе. А события были всякие, в том числе и резонансные, за которые нам часто прилетало.

Наш журналист Андрей Липский вообще такой человек-легенда. Все мэры города в какой-то момент требовали его уволить.

Как-то Андрей снял репортаж об одном хозяйстве, где телятам спилили рога и не соблюли необходимые санитарные нормы, отчего в этих спиленных рогах кишели опарыши. Зрелище было жуткое. И коровы в этом колхозе стояли, без преувеличения, по грудь в навозной жиже.

Понятно, что такая правда местным властям не понравилась.

Огромные проблемы были у компании после сюжета про взрыв на ОАО «Светлогорский ЦКК», где людей просто заживо сварило.

Но были и забавные случаи. У меня в утреннем эфире была рубрика «Бабайки». Я рассказывала какие-то истории-байки, которые находила в интернете, а потом придумывала на основании их загадки, чтобы люди звонили и писали ответы. Это всегда были очень популярные эфиры.

Однажды нашла историю про осла и павлина, где осел стал мэром города. Сюжет показался любопытным, к тому же легко задавался вопрос: что осел сказал павлину.

Я рассказала эту байку абсолютно без задней мысли, только ради хорошего настроения. А в городе в тот момент появился новый мэр.

Не успела закончить эфир, приходит мой шеф: «Что там у тебя было? Звонили из исполкома, мэр ехал утром на работу, слушал наше радио и решил, что мы про него рассказали что-то нехорошее». То есть человек сам себя узнал (смеется).

Еще один наш мэр одним из первых своих решений восстановил бюст Калинина на центральной одноименной улице, то есть он посчитал, что это было именно то, в чем больше всего нуждался город.

Причем он нашел где-то старый бюст с отбитыми кусками. Там не было, например, очков, а дужки остались. Естественно, у всех это вызвало только смех, и мы об этом тоже написали.

Была у меня и история с Колей, когда Лукашенко потребовал перевести все школы на другое расписание, потому что его сын не мог вставать так рано. В Светлогорске тогда сразу всех учителей района собрали на экстренное совещание. 

И я в эфире рассказала, как весь район не спит вторые сутки, чтобы один мальчик мог поспать подольше. Тут же позвонили из отдела идеологии райисполкома: «Что вы себе позволяете!».

Мы никогда не были хорошими для местных властей. Старались честно конкурировать с районкой, которую всегда опережали по просмотрам. Теперь в Светлогорске осталась только она. У нас нет даже доступа к своим архивам.

«Лена, я же тебя хорошо знаю, скажи, в какой момент ты свернула не на ту дорожку?»

В 2020 году Елена по собственной инициативе стала координатором по сбору подписей штаба Бабарико в своем районе, также она была независимым наблюдателем от инициативы «Честные люди». Принимала активное участие и в других акциях, но, подчеркивает, как гражданское лицо, а не от имени своей телекомпании.

— Наверняка, вы знали членов избирательной комиссии на том участке, где были наблюдателем?

— Я работала на своем участке в Светлогорском индустриальном колледже, и меня, как и всех независимых наблюдателей, пустили только во двор, а не в здание. Сидела на скамейке и считала, сколько заходит людей.

Я знала абсолютно всех членов комиссии, и они меня тоже. В первые дни все были со мной любезны и вежливо просили покинуть помещение, потом стали выгонять грубо.

Как-то во время досрочного голосования я не выдержала, прошла на участок и обратилась к председателю комиссии: «Вы вывесили протокол о том, что на этом участке сегодня было 200 человек, а на другом — 150. Но мы видели, что всего за день в здание заходило только 50 человек! Вы понимаете, что делаете? Это же преступление».

Это была замдиректора нашего колледжа, где размещалось два участка, и она тогда очень испугалась, резко изменилась в лице и прямо зашипела на меня: «Уходите, я сейчас вызову милицию».

На следующий день кто-то действительно вызвал милицию. Пришел Евгений Беспалько, который отвечал за профилактическую работу в РОВД. Мы с ним не только вели эфиры, но и просто были знакомыми, могли, например, остановиться на улице и поболтать.

Беспалько тоже начал очень вежливо: «Лена, меня тут вызвали, на тебя жалуются». Говорю, разве это преступление — я сижу на скамейке, не ругаюсь, не распиваю спиртные напитки, не курю, дышу свежим воздухом, отдыхаю.

Он понимал, что ситуация совершенно абсурдная и чувствовал себя очень неловко. А 9 августа ему вообще пришлось меня задерживать.

В тот день я проголосовала, а после снова считала людей. Вечером Беспалько пришел еще с двумя мужчинами в штатском: «Лена, тебе нужно пройти с нами, на тебя поступил анонимный звонок о том, что ты призываешь людей выходить на площадь и проводить противозаконные действия».

По дороге в РОВД они разрешили мне позвонить адвокату и мужу. Допросить меня тоже нужно было Беспалько, и я видела, как его ломает.  

Он вроде было начал писать имя, фамилию, и вдруг как швырнет ручку: «Лена, я же тебя хорошо знаю, скажи, в какой момент ты свернула не на ту дорожку?». Причем спрашивал он очень искренне, с сочувствием. 

Этот вопрос в разных интерпретациях мне потом задавали много раз, мол, у вас же в этом городе было все — работа, квартира, вас узнают — чего не хватало?!

Беспалько тогда ушел и больше не вернулся. Примерно через час они нашли незнакомого милиционера и отправили его оформить мое задержание.

Но пока я ждала, видела, как они бегают по коридорам, слышала тревогу. Еще одна женщина в погонах, которая тоже приходила ко мне на эфиры, координировала развоз членов избирательных комиссий с участков с охраной.

Забавно было, когда подошел какой-то постовой и тоже узнал меня: «Я же вас каждое утро слушаю и очень люблю ваши эфиры!». Мы даже поговорили с ним немного, он рассказал про дочь, которая учится музыке и смогла выступить со своим коллективом аж в самой Польше. Он этим очень гордился.

Через четыре часа меня отпустили, настоятельно рекомендуя идти домой. Я направилась к центру, но позвонил муж: нашей старшей дочери, которая тоже была наблюдателем на другом участке, пришлось убегать от ОМОНа, и я пошла ее искать.

— В Светлогорске было сильное противостояние в те дни?

— Сильное и жесткое, людей разгоняли, избивали и задерживали. Когда они вышли через несколько дней, рассказали правозащитникам о том, как над ними издевались. «Ранак» в те дни освещал все события и брал интервью у пострадавших.

9 августа, как помните, вся милиция была в праздничной форме, в белых рубашках. Так вот они прямо в этих белых рубашках вечером дубинками били людей.

Через пару дней мы смогли добиться встречи с руководством района. К собравшимся перед райисполкомом вышли мэр, прокурор, начальник избирательной комиссии и начальник РОВД.

Мы задавали им конкретные вопросы — что вы собираетесь предпринять для того, чтобы признать выборы сфальсифицированными, чтобы расследовать преступления об избиениях людей — но они, увидев, что люди не настроены слушать пустые отговорки, ушли, а вместо них снова появился ОМОН.

Вскоре после выборов Елена уволилась с «Ранка» и в ноябре 2020 года они всей семьей переехали в Минск. Переезд в столицу семья планировала позже, происходящие события его ускорили.

— Мы начали обустраивать свою жизнь на новом месте. Муж открыл дело, я продолжила заниматься активизмом и немного журналистикой. Уезжать мы не собирались, у меня еще не закончился декрет с младшей дочкой.

— Когда вы поняли, что вам опасно оставаться в стране?

— В январе 2021 года в пятницу вечером мне позвонил человек, представился следователем и пригласил после выходных якобы просто на беседу. Но даже после этого я все еще не хотела уезжать.

Попросила адвоката пойти со мной, а он говорит: «Я, конечно, с тобой пойду, но я оттуда выйду, а вот насчет тебя уверенности нет».

Помню, у меня началась истерика: как можно вот так вдруг в один момент бросить семью, дом и все остальное и куда-то бежать. Ругалась с мужем, который настаивал на отъезде. И потом у нас совершенно не было никаких денежных запасов.

Но пришел наш друг и, не спрашивая, купил мне и младшей дочке билеты на самолет в Киев. На следующий день мы улетели.

«Исчезла эта украинская живость, говорливость, ощущение было как на похоронах»

В Украине Елену с младшей дочкой приняли друзья. Через два месяца туда переехал и муж еще с двумя дочками.

— Старшую дочь он чуть раньше отправил в Польшу. Против нее начались гонения в университете культуры, где она училась. 

Мужу с девочками пришлось пережить очень сложный переезд. Тогда уже закрыли свободный выезд из Беларуси. Нужны были документы, объясняющие цель поездки, но мы не смогли их сделать. И муж нашел каких-то проводников-контрабандистов. 

Один гнал нашу машину через границу с Россией, второй вез мужа с детьми и котом, какое-то расстояние им пришлось преодолевать пешком.

На выезде из России муж говорил дежурившим там тогда пограничникам, что возвращается домой от родственников через «Три сестры». И уже там он быстро свернул в другую сторону.

В Украине мы начали налаживать новую жизнь, дети пошли в прекрасную школу, муж начал подрабатывать, он мебельщик, и у него уже даже появились возможности открыть свой бизнес. Я устроилась на Радио Унет.

— Вам пришлось дистанционно организовывать переезд своей мамы.

— Я не могла не забрать маму, потому что я у нее одна. Она была не в очень хорошем состоянии, когда мы уезжали, а после нашего отъезда вообще сдала.

У мамы деменция. Уезжая, мы договорились с людьми, чтобы ей помогали и держали с нами связь, так как мама не пользуется мобильным телефоном. 

Они и рассказали, что она уже не помнит вообще ничего, даже того, что нужно покупать себе продукты. Мы сделали документы, якобы она едет на лечение в санаторий в Украину.

Знакомые привезли ее на погранпереход и показали, в каком направлении пройти, чтобы встретиться с нами. Но мама потерялась, потому что не понимала, где находится.

Она ходила в нейтральной зоне, пока не услышала, как муж ее зовет и вышла на голос.

В 2022 году семье Елены пришлось снова организовывать переезд, на этот раз из Украины.

— 24 февраля в полпятого утра меня разбудил звонок моего редактора Оли Семашко: «Лена, ты спишь? Война началась». Мы жили на Оболони, и я услышала взрывы из Гостомеля и увидела это зарево.

Потом в наш район прорвались ДРГ, мы слышали автоматную очередь, с ужасом смотрели видео, как буквально на соседней улице БТР раздавил легковую машину.

С нашей бабушкой мы не могли бегать в убежище, а оставаться дома было очень страшно. Муж был одним из тех, кто понимал, что назревает. Он даже заранее спрашивал у друга в Западной Украине, сможем ли мы приехать к нему.

И буквально через день мы выехали в Дрогобыч. Помню эту ужасную дорогу. Было ощущение, что изменился даже воздух. Все кругом встревоженные, сосредоточенные, группы мужчин в гражданской одежде и военной форме, и все с оружием. Кое-где уже появились противотанковые ежи.

Трасса напоминала какой-то великий исход — огромное количество машин, кто-то на велосипедах, кто-то пешком. Дорога четырехполосная, но все полосы двигались в одну сторону.

80 км до Белой Церкви мы ехали почти 8 часов, а до Львова добирались 30 часов. По нашим колоннам не стреляли, но истребители над головой летали, и было жутко. 

Общее состояние людей поражало: все были очень тихие, никаких конфликтов, минимум разговоров, но тишина была гнетущая и очень тревожная. Исчезла эта украинская живость, говорливость, ощущение было как на похоронах.

Нашу машину на беларуских номерах останавливали, задавали разные вопросы. Недалеко от Львова на пункте теробороны даже звонили нашему другу, чтобы перепроверить, кто мы и куда едем. 

На стоянке могли подойти просто обычные люди и придирчиво спрашивать, что вы здесь делаете. Когда добрались до места, друг сразу снял номера с нашей машины. 

Больше месяца мы оставались в Дрогобыче. Пытались вместе с мужем записаться в тероборону, ему разрешили несколько раз помочь разгрузить что-то на складе.

В середине марта мы выехали из Украины. Выбирая направление, не решились ехать в Польшу и Германию, так как туда устремились самые большие потоки беженцев. Про Швейцарию узнали случайно. 

«В больницах все — от отношения персонала до технического оснащения — как из фильмов про будущее»

Прожив в Швейцарии больше двух лет, Елена поделилась своими наблюдениями о швейцарцах, о местном образовании и медицине.

— На первые девять месяцев нам предоставили бесплатную квартиру, но не социальную. Она находилась в доме, владельцы которого проявили солидарность с беженцами и предложили для размещения одну из квартир в своем восьмиквартирном доме.

Эта тоже многодетная семья, дети которых выросли и разъехались. Долгое время наши хозяева отказывались и от государственных субсидий за нас, считая помощь своей миссией. 

Как оказалось, поселили они нас в свою собственную квартиру, которую до этого не сдавали. Обстановка, мебель, техника — все свои вещи они предоставили в наше пользование.

Позже, когда мы стали сами зарабатывать, мы остались жить в их доме, только переехали в другую квартиру, которую уже сняли.

Уже год мы не получаем пособие и оплачиваем все сами: 2000 франков стоит аренда, 1300 — обязательная страховка в фонд здоровья. 

— Что оказалось самым тяжелым для адаптации?

— Конечно, язык. Без него здесь невозможно найти никакую работу. Нам оплачивали языковые курсы. Лучше всех пошли языки у дочери-старшеклассницы. 

Правда, ей пришлось второй раз пойти в 9 класс, но за этот год она значительно улучшила свой уровень английского, а также с нуля выучила немецкий и французский. И даже сдала на французском успешно тест в гимназию.

К слову, в гимназию здесь поступает только 20% учащихся школ.  

Я больше пользуюсь английским. Работу смогла найти только сезонную — с весны по осень в частном музее деревянных скульптур и зодчества продаю билеты и все сопутствующие товары в их магазинчике.

На немецком с туристами могу поддержать беседу, но учу его до сих пор.

Хуже всех пока с языками у мужа. Ему вообще не повезло. Его взяли на испытательный срок в строительную компанию, но в первый же месяц он упал и сломал ногу. И не просто сломал, а очень страшно.

У него было 7 операций, полгода лежал с аппаратом Илизарова, ногу собирали буквально по частям, до сих пор муж находится на реабилитации.

Все медицинские расходы покрыла страховка. С ним на момент несчастного случая еще не заключили контракт, но поскольку все документы на прохождение испытательного срока были оформлены, муж получил страховку от компании в связи с травмой на рабочем месте и весь период получает выплаты по нетрудоспособности.

— Говорят, что в Швейцарии фантастический уровень медицины?

— Это так. Здесь все — от отношения персонала до технического оснащения — как из фильмов про будущее.

Моей маме в 83 года сделали операцию на глазу, удалили катаракту и заменили хрусталик. Глаз у нее не видел больше 10 лет.

Когда еще в Беларуси ей диагностировав катаракту, сказали, что по возрасту она неоперабельная. Здесь нет такого понятия, лечат не по возрасту, а по потребностям. Сейчас мама видит двумя глазами.

Профессор, который ее оперировал, поделился со мной, что среди украинских беженцев оказалось много пожилых пациентов с такой же запущенной катарактой.

Он очень удивлялся, что в наших странах это не лечат, потому что на начальной стадии это довольно простая операция. У мамы был случай довольно запущенный, поэтому вызывали несколько врачей.

Здесь же ей диагностировали еще и сахарный диабет, но сразу назначили все необходимое лечение. То есть медицинская страховка действительно дорогая, но, если честно, отдавать ее не жаль, так как мы видим, за что платим.

По поводу уровня медицины меня поразил случай еще в лагере для беженцев, где мы были в течение первой недели после переезда. Там встретили семью из Одессы. Мужчине из-за войны не успели ампутировать ногу, но он уже даже прошел все необходимые для операции обследования. Проблема у него была связана с тромбозом, из-за которого начиналась гангрена. 

Он так и приехал с этими документами на ампутацию и, поскольку все беженцы сразу получают страховку, обратился за помощью к местным врачам. 

Его обследовали, сделали операцию, но не ампутацию, а прочистили сосуды. Операция была сложная, длилась много часов, но после сказали, что необходимости ампутировать ногу больше нет.

А за то, что он раньше согласился выписаться из стационара, ему еще и компенсацию выплатили. Когда этот мужчина с женой рассказывали мне об этом, плакали все.

Стоматологические услуги здесь дорогие, впрочем, как и везде. Знакомый поставил обычную пломбу за 760 франков. Для многих такие суммы неподъемные, поэтому люди ездят лечить зубы в Германию, Словакию, Польшу, кто куда может.

«Младшая дочь русский и беларуский алфавит уже не знает»

Не меньше медицины, признается Елена, ее удивило швейцарское образование.

— Мы живем, по беларуским меркам, в сельской местности, в деревне. Но то, как оборудована здесь школа, начиная от спортзала и заканчивая айпадами для каждого ученика, не может не вызывать удивление.

Никакие рюкзаки с учебниками здесь не носят. А еще здесь нет этой унизительной уравниловки. Подход к образованию совершенно другой.

Все дети поделены на три уровня: регулярный, средний и повышенный. Никто не будет насиловать ребенка, если тот не тянет на средний или повышенный, на своем регулярном он тоже будет получать хорошие оценки и не будет чувствовать себя ущербным.

И гонки обязательно достичь более высокого уровня здесь тоже нет. А вот чему действительно достаточно много внимания и сил уделяется, так это профориентации.

С начальной школы внимательно наблюдают за детьми, за их способностями, желаниями и талантами. В средней школе обязательно стимулируют то, к чему у ребенка лежит душа.

В 7 классе есть такие пробные дни, которые помогают еще лучше выявить желания. Например, кто-то говорит, хочу работать в банке, его на день отправляют в банк, где он лично участвует в разных процессах.

Кого-то отправят в магазин, кого-то в автомастерскую и т.д. И эти прикладные способности будут дальше всячески стимулировать, чтобы человек пошел в профессиональный колледж. 

В нем два дня учатся и три работают, при этом у ребят все по-взрослому — они сразу и зарплату получают, и платят налоги. В результате через четыре года имеют и знания, и неплохой опыт.

В университете учиться просто захотеть недостаточно. Для этого ты должен хорошо успевать на повышенном уровне, поступить и закончить гимназию. 

Никого не смущает, что только 20% учеников обладают теми знаниями и способностями, чтобы пойти на высшее образование. Это объективная реальность. Здесь нет такого понятия, что ты должен во что бы то ни стало поступить не важно в какой в университет, чтобы была корочка.

Большинство, 80%, понимают, что они получат прекрасные профессии, востребованные на рынке труда, не надрываясь в университетах.

Система профориентации здесь очень практичная и очень логичная.

О том, как поощряют и развивают любые таланты, расскажу на примере своей средней дочери. Еще в Киеве она стала во дворе играть с пацанами в футбол.

Здесь рассказала о том, что ей это нравится, и ее определили в секцию. Не сказали, мол, ты же девочка, у нас нет ни одной девочки, и это действительно так, потому что мы живем в деревне, а взяли играть в команду мальчиков.

С детьми, к слову, профессиональные тренеры работают на волонтерских началах. Это снова к вопросу о миссии: у швейцарцев понятие социального вклада, гражданской ответственности очень развито.

Во время соревнований дочку заметили рекруты и пригласили выступить сначала с региональной командой, а потом ее заметили и пригласили уже в женскую сборную двух кантонов. 

Теперь она проходит отборочные турниры для того, чтобы поступать в спортивную академию.  

Наша самая младшая дочка пошла в первый класс. Мы не делаем с ней домашнее задание. У швейцарцев это не приветствуется, у них очень сильный акцент на то, чтобы воспитывать в ребенке самостоятельность.

Пусть он сделает неправильно, плохо и коряво, но сам. Эта наша дочь, единственная, с кем я не учила алфавит, поэтому русский и беларуский алфавит она уже не знает. Я решила пока не усложнять ей жизнь, так как она учит немецкий язык.

— С одной стороны, очень радостно, что ваши дети смогли найти применение всем своим талантам, с другой, грустно от того, что вы рассказали про младшую девочку. Ваши дети уже не видят себя в Беларуси?

— У них здесь прекрасные перспективы. К тому же, наши две старшие дочери очень интересуются политической ситуацией и все понимают. А такие сегодняшней Беларуси не нужны.

Я, как мама, вижу, что моим детям объективно лучше здесь, хоть мне и обидно, что из нашей страны уехали сотни тысяч таких же талантливых девочек и мальчиков, которые не вернутся.

Эти дети, которые учат несколько языков, умеют адаптироваться к разным условиям, умеют выдерживать сумасшедшую конкуренцию — теперешней Беларуси не нужны.