Иллюзия неуязвимости. Каковы пределы экономической стратегии Кремля

Российская экономика не перестает удивлять с самого начала вторжения в Украину. Ей предрекали двузначный спад, но вместо этого она до сих пор растет темпами, которым могут позавидовать и развитые, и развивающиеся страны (на 4% в текущем году).

Цифры роста ВВП, доходы населения и низкая безработица — главные карты Владимира Путина. Ими он козыряет перед Западом, утверждая, что санкции не работают. И перед партнерами из азиатских и африканских стран, демонстрируя, что российская экономическая политика верная, а модель — устойчивая.

Однако на деле эта устойчивость иллюзорна. Последние два года экономика России была марафонцем на бюджетных стероидах, но их действие подходит к концу. Темпы роста замедляются, экономика остывает, а вместе с этим рушатся аргументы о «неуязвимости» российской модели и ее воспроизводимости.

Кремлю оказалось не под силу одновременно продолжать войну, финансировать социальные и инфраструктурные расходы, поддерживая при этом низкую инфляцию и стабильный курс. Экономика уперлась в ограничения: закончились свободные мощности предприятий, нет рабочих рук, экспорт зажат между географией и санкциями. Впереди снижение темпов роста, а в среднесрочной перспективе — деградация.

С начала вторжения российская экономика держалась на уникальном сочетании факторов: рекордные доходы от экспорта углеводородов, рыночная структура экономики, здоровая банковская система в сочетании с жесткой вертикалью власти и отсутствием необходимости отчитываться перед обществом.

В большинстве стран мира — хоть демократических, хоть авторитарных — такие условия невозможны, что делает кремлевскую модель скорее исключением, чем универсальным рецептом успеха.

Пар ушел в свисток

Главным топливом экономического роста России стал резкий рост расходов бюджета и субсидируемых программ кредитования. Совокупный размер фискального импульса в 2022–2024 годах превысил 10% ВВП, а портфель льготных кредитов в банковской системе — больше 15 трлн руб. ($150 млрд).

Сверхвысокие траты привели к тому, что военная промышленность стала локомотивом экономического роста. Но экономика выдыхается: в третьем квартале рост ВВП замедлился до 3,1% с 4,1% кварталом ранее. Отрасли, связанные с военным производством, пока показывают рост, но его темпы значительно ниже прошлогодних.

Сырьевые отрасли тоже замедляются из-за снижения цен на углеводороды и сделки ОПЕК+. Снижаются показатели в сельском хозяйстве. По-прежнему растет розничная торговля, которую подталкивают траты населения. Впрочем, опросы фиксируют замедление деловой активности и увеличение инфляционных ожиданий у бизнеса и потребителей.

Промышленность, включая военную, уперлась в потолок и по производственным мощностям, которые загружены на 81%, и по трудовым ресурсам: 73% предприятий жалуются на нехватку кадров, в экономике практически полная занятость — безработица 2,3%. Потребность в работниках даже близкие к властям эксперты оценивают в 1,6 млн человек.

Это означает, что внутреннее производство не может удовлетворить спрос, подогреваемый тратами бюджета и населения. Соответственно, растет спрос на импорт и, как следствие, на валюту, что ослабляет курс и поднимает цены.

Бизнес чувствует себя не очень. Из-за снижения мировых цен на уголь и металлы, а также санкций против российских компаний в угольной отрасли впервые с 2020 года за январь – август зафиксированы реальные убытки. В отрасли занято 650 тысяч человек, раскиданных по 31 моногороду, — то есть остановка предприятия приведет к остановке жизни населенного пункта, кандидата на господдержку.

Но за господдержкой уже толпятся другие: автопром, непродуктовый ритейл, жилищное строительство. Ресурсов всех поддерживать практически нет — нефтегазовые доходы казны стагнируют из-за невысоких цен на нефть и энергетических санкций.

Пока поступления от налогов компенсируют спад доходов от углеводородов, но все направляется на текущие расходы. Излишков не предвидится, а ликвидных активов Фонда национального благосостояния, без учета золота и ценных бумаг, к началу ноября осталось примерно на $31 млрд — это небольшая величина, которая примерно равна величине ФНБ в момент его создания в 2008 году. На всех явно не хватит.

Низкая безработица провоцирует рост зарплат темпами, опережающими инфляцию, что снижает рентабельность бизнеса. Быстрее всего зарплаты растут в промышленных регионах. Лидером стала Курганская область, где находится единственный в стране завод по производству бронетранспортеров «Курганмашзавод».

Зарплаты там выросли на треть за 2023–2024 годы. За ней следуют Поволжье и Урал, где сосредоточено большинство предприятий, производящих военную технику и оборудование. Неравномерность роста зарплат увеличивает межрегиональное неравенство, которое было проблемой еще до войны.

Тем не менее высокие зарплаты не приводят к насыщению предприятий кадрами, свободных людей в экономике просто нет. В сегменте неквалифицированного труда проблему могли бы решить через приток мигрантов из Центральной Азии, но в России вспышка ксенофобии, в том числе на законодательном уровне.

В части квалифицированного труда импорт рабочей силы в принципе не может полностью компенсировать нынешний дефицит кадров, потому что в тех же Таджикистане и Узбекистане просто нет столько квалифицированных специалистов. В том числе потому, что российский бизнес слишком долго относился к СНГ как к неисчерпаемому источнику дешевой рабочей силы и не вкладывался ни в обучение, ни в повышение квалификации.

Главные проигравшие — основной электорат Путина на прошедших в 2024 году президентских выборах — бюджетники всех мастей: врачи, учителя, правоохранительные органы, работники культуры и пенсионеры. Их зарплаты, пенсии и пособия индексируются на официальную инфляцию, то есть не более чем на 9%.

В то же время персональная инфляция у людей давно перевалила за 20%. Центробанк, обещавший в начале 2024 года вернуть рост цен к 4%, уже переносит эти планы на середину 2026-го. Текущие планы Кремля не оставляют регулятору другого выбора.

Пушки вместо всего

В 2025 году Кремль продолжает ставить на войну, хотя она вытягивает все больше ресурсов. Как и в предыдущие два года, финансирование воюющей армии — главная статья расходов федерального бюджета.

Но в 2025 году на это пойдут практически все дополнительные доходы казны — в ущерб остальным сферам. Только прямые расходы на национальную оборону и безопасность превысят 8% ВВП и 40% от общих расходов федерального бюджета — рекорд с советских времен.

Два основных направления этих расходов — производство вооружений и военной техники и денежное довольствие военных. Инвестиции в ВПК позволили удвоить объемы производства бронетехники, выпуск боеприпасов на некоторых предприятиях вырос в пять раз, госкорпорация «Ростех» построила новые заводы и цеха.

Возникла новая отрасль — массовое производство беспилотников, хотя инвестиции идут только в их военные разновидности — финансирование нацпроекта по гражданским дронам сократилось в 10 раз.

Существенная часть военных расходов — выплаты контрактникам. Потребности армии оцениваются в 20–30 тысяч новобранцев ежемесячно, а люди идут служить в основном за деньги. Среднероссийская единовременная выплата с учетом региональных надбавок выросла до 1 119 000 рублей ($10 500), а предполагаемый средний годовой доход контрактника — с 3,5 млн рублей ($32 000) до 5,5 млн ($55 000) в зависимости от региона и подразделения.

В регионы Кремль спускает квоты на вербовку мужчин в армию, и единовременная выплата ложится тяжелым бременем на региональные бюджеты.

Так, в Санкт-Петербурге новобранцы сегодня единовременно получают 1,3 млн рублей ($14 300), в Краснодарском крае — 1,5 млн ($16 500), в Башкирии — 505 тысяч ($5500), а в Москве — почти 2 млн ($22 000). Кратно выросли выплаты в не самых богатых регионах вроде Самарской (почти 2 млн руб., или $22 000) и Белгородской областей — почти до 3 млн рублей ($30 000).

Субъекты федерации конкурируют за людей между собой и деньгами переманивают мужчин, чтобы закрыть квоту своего региона. Рост выплат показывает, что поток желающих заканчивается. Новобранцев теперь заманивают списанием задолженности по кредитам, льготами при поступлении в вуз и доступом к качественной медицине для их родственников.

Прямые траты федерального бюджета только на новых рекрутов можно оценить в 1,6–2,4 трлн руб. ($ 16–25 млрд) в год. Дополнительные расходы — выплаты раненым и семьям погибших — достоверно подсчитать невозможно из-за закрытой статистики.

Пока в бюджете запланировано незначительное снижение военных расходов в 2026–2027 годах, но они все равно останутся повышенными, даже если война против Украины остановится в 2025 году. Кремлю потребуется восполнить истраченные арсеналы, но стоимость производства военной продукции увеличилась из-за инфляции.

Разросшийся за годы войны военно-промышленный сектор вряд ли согласится на сокращение. Тем более что высокие дотации из бюджета помогают маскировать неэффективность, которая никуда не делась из-за войны. Немаловажный фактор тут и рост военных бюджетов стран НАТО — для Путина будет странным сокращать финансирование армии в таких условиях.

Несиловые расходы бюджета уже в 2025 году либо не растут, либо сокращаются даже в реальном выражении. Кремль потратит меньше на социальную сферу, национальную экономику и даже правоохранительную деятельность. Последнее означает, что проблемы, связанные с хроническим недофинансированием и нехваткой кадров в системе МВД и ФСИН, будут усиливаться.

Весь прирост ненефтегазовых доходов (73% в 2025 году), возникший из-за повышения налогов на бизнес и население, будет потрачен на нужды военных. Другие отрасли, включая бюджетную сферу, не посмели возражать против такого распределения.

Повышенные военные траты будут и дальше обескровливать гражданскую часть экономики, замедляя экономический рост. Низкие темпы роста, в свою очередь, сделают более видимым неравенство, подогревая недовольство населения.

Пока в бюджете есть средства, Кремлю выгодно ставить на контрактников — людей, которые идут воевать за деньги и не думают о моральной и идейной стороне войны.

Но и российское общество относится к участникам «СВО» как к наемникам, а не как к героям: тот, кто пошел за длинным рублем на войну, не заслуживает особого отношения.

Когда прекратится горячая фаза войны, траты на ее участников — первый кандидат на сокращение. Если учесть, что через войну с Украиной прошло уже более трех миллионов человек, если считать с семьями, то речь пойдет о снижении доходов у весьма многочисленной группы населения. Поддерживать их длительное время у Кремля просто не хватит ресурсов.

Гигантские выплаты контрактникам и гонка зарплат в остальной экономике создали интересный парадокс. Внутреннее неравенство, прежде всего по доходам, увеличивается, но в то же время люди считают, что сейчас стало лучше жить. Субъективное ощущение более справедливого распределения доходов растет.

Кроме того, более 40% россиян заявляют, что им не нужны свободы и права человека, а человеческое «достоинство» напрямую зависит от размера государственных зарплат или пенсий.

Не исключено, что это временный эффект, сохраняющийся лишь до тех пор, пока доходы тех, кого можно назвать бенефициарами войны, не съест инфляция. Но если нет, то создается фатальная для политического будущего формула: война и путинское правление будут прочно ассоциироваться с ростом благосостояния и экономическим подъемом страны.

А ее окончание и экономическая трансформация — с упадком и унижением миллионов семей.

Старое и малодетное российское общество вряд ли сочтет такую политику разумной и обоснованной — блага будут нужны людям «здесь и сейчас», тем более «мы воевали». Бизнес тоже будет вспоминать с восторгом «расширенный спрос» и уход западных конкурентов, оставивших не только сегменты рынков, но и активы за полцены. Платить по счетам старой власти придется тем, кто придет ей на смену.

Призрачная стабильность

Несмотря на войну и санкции, российская экономика выглядит настолько успешной, что к ее опыту начинают присматриваться в других частях мира. Экономической устойчивостью России восхищается бывший директор МВФ, бразильский экономист Паулу Ногейра Батиста-младший. А китайские чиновники даже создали межведомственную комиссию по изучению российского опыта.

Однако в реальности говорить о том, что экономика России в порядке, не приходится. Два основных индикатора непорядка — это инфляция, которая с начала 2024 года составила 8,78%, и ключевая ставка, которая уже достигла 21% и все равно не может замедлить рост цен.

Цены увеличиваются из-за внутреннего спроса, за которым стоят выросшие расходы государства, то есть бюджета, и получающие большие зарплаты россияне. Производство не может удовлетворить внутренние нужды. Соответственно, растет потребность в импорте и, как следствие, в валюте.

Это ослабляет обменный курс рубля: в последнюю неделю ноября он пережил резкий обвал, упав с летних максимумов 2022 года почти на 25%. Инструментов, чтобы удерживать рвущийся в космос курс, у власти не так много: половина золотовалютных резервов заморожена санкциями, а остальное может потребоваться в случае угрозы финансовой стабильности; ликвидные остатки ФНБ незначительны, а ключевая ставка, в отличие от лета 2023-го, на максимуме, и поднимать ее не имеет смысла.

Без нерезидентов, которых нет на рынке с 2022 года, и свободного движения капитала (ограничения введены в 2023-м) эффективность ставки как инструмента стабилизации курса рубля крайне невысокая.

В результате Россия упирается в структурные ограничения, обусловленные санкциями и сырьевым характером экспорта. Дополнительных валютных доходов не ожидается: экспорт задан географией поставок (Китай, Индия, азиатские страны) и санкциями, которые увеличивают операционные издержки. Профицит счета текущих операций проедается текущими расходами.

Превышение потребности в импорте над экспортными возможностями будет постоянно ослаблять рубль и подстегивать инфляцию.

На это накладывается снижение рентабельности бизнеса из-за повышения тарифов на железнодорожные перевозки, электричество и газ, удорожания логистики и расширения санкций.

В итоге сырьевой экспорт на пределе, значимых возможностей для расширения технологического экспорта нет, а производительность труда ограничивается санкциями. Помощи извне не ожидается — несмотря на внушительный объем торговли, Китай не торопится становиться технологическим партнером.

Закупаемые там станки идут на замену западного оборудования, а не создание новых производств.

Авторитарный дивиденд

Рыночная структура российской экономики постепенно теряет свою гибкость из-за войны и специфической системы принятия решений. Субсидируемая и, соответственно, менее чувствительная к ключевой ставке часть экономики разрастается. На льготные кредиты подсели не только ВПК и его смежники, но и агросектор с девелопментом.

Тем временем высокая ключевая ставка заметно сокращает прибыли бизнеса из-за роста процентных расходов. А у компаний с высокой долговой нагрузкой кратно вырос шанс обанкротиться. Кремль и правительство при этом все больше увлекаются дирижизмом в бюджетно-налоговой сфере.

Управленческие издержки при принятии решений в России крайне низкие. Без широкого обсуждения можно ввести дополнительные налоги на людей и на бизнес, и это не встретит никакого сопротивления: люди не выйдут на улицы, парламентарии в Госдуме проголосуют как надо.

Можно разово забрать часть прибыли у крупных сырьевых компаний: в 2022 году это был «Газпром», в 2024-м — «Транснефть», а следом, вероятнее всего, поделиться попросят производителей удобрений, которые пока избегают санкций и работают на глобальных рынках. Консенсус даже среди экономического блока правительства по таким решениям не требуется: Путин решает за всех.

Но такая система управления имеет свою цену. Во-первых, расширяется зона нарушения обычных практик управления, появляется все больше чрезвычайных исключений. Решения принимаются ad hoc даже в тех областях, где этого не требуется и могли бы сработать институты.

Во-вторых, преобладают решения, дающие краткосрочный эффект, вместо сложных и нацеленных на перспективу. В-третьих, нет системы обратной связи — информационная картина искажена даже у высшей бюрократии.

Эта система дополняется синтетической реальностью, которая создается вокруг санкций. Кремль старается изображать, что ничего не изменилось, а если и изменилось — то к лучшему. Но изменения есть.

Простой пример: для защиты от санкций власти перестали публиковать самые разные данные — о внешней торговле, добыче и экспорте нефти, финансовом состоянии банковского и корпоративного сектора и многое другое.

В результате объективная реальность, противоречащая картине business as usual, вымывается из справок и докладов, которые подчиненные пишут руководству, так как доступ к данным закрывается и для бюрократов, а не только для аналитиков.

Сокращение доступной для анализа и оценки информации создает «синтетическую» реальность, которая в итоге становится настоящим объектом управления. Это дает краткосрочные преимущества, но разрушает возможности для сбалансированного и устойчивого развития.

В итоге, несмотря на нехватку доходов, в бюджет 2025 года записываются самые причудливые «хотелки» лоббистов вроде строительства высокоскоростной магистрали Москва — Санкт-Петербург, финансирования на импортозамещение в авиапроме и много чего еще. Власти продолжают действовать так, как будто экономика все еще на стероидах, хотя их эффект уже близок к нулю.

Хрупкий баланс

Экономическое будущее России за горизонтом 2025 года начинает проступать все отчетливее. На первый взгляд, рост экономики и низкая безработица создают иллюзию устойчивости новой модели, но она уже сталкивается с тремя фундаментальными ограничениями: нет трудовых ресурсов, закончились производственные мощности и экспортные доходы стагнируют из-за санкций.

Шторм бюджетных расходов поддерживает текущее положение вещей, но он не способен устранить хронические проблемы российской экономики. Санкционный режим, даже частично смягченный благодаря Китаю, Индии и другим странам Азии, лишь укрепляет старые недуги. Связанные с ним транзакционные издержки ложатся тяжелым бременем на всю экономику.

С каждым месяцем напряжение усиливается. Кремль подходит к краю, где неизбежно меняется контракт власти с обществом. Гражданам уже предлагается мириться с ростом неравенства и снижением качества жизни в обмен на краткосрочную стабильность и символическую гордость за «страну-крепость».

Дальше обвального коллапса, как в 1990-х, вероятно, не будет — у власти есть ресурсы для поддержания минимального порядка и контроля. Но мы уже наблюдаем труднообратимый разворот к экономической деградации.

Ставка на военный сектор и мобилизационную модель приведет к тому, что Россия застрянет в «ловушке застоя» с низкими темпами роста и хроническими внутренними дисбалансами.