Ольга Смолянко: «Государство, которое погрязло в репрессиях, не может долго существовать»

Все фото из личного архива

В детстве Ольга Смолянко мечтала о юрфаке и хотела стать судьей:

— Мне казалось, что право — это что-то космическое, а судья — высшая персона в этом непонятном, но интересном мире.

На третьем курсе юрфака она попала на практику в юридическую фирму. По соседству в офисе работало общественное объединение, целью которого было оказание юридической поддержки другим некоммерческим объединениям.

— НКО на юрфаке проходят за 20 минут, даже лекции отдельной не было. Мне было интересно понять, что это за такие организации, и я предложила свою помощь.

С мечтой стать судьей Ольга распрощалась:

— Пришло осознание, что судья в недемократическом государстве зависим не столько от права, сколько от других моментов. Оказалось, что нормативные акты можно читать и трактовать очень по-разному, особенно когда их написание позволяет широкое толкование.

Я поняла, как важно гражданское общество. Мне повезло, что конец 90-х, когда я пришла в правозащитную деятельность, был временем, когда были развиты семинары, информационные встречи, посвященные именно гражданскому обществу, его понятию, развитию, необходимости.

У истоков общественных объединений стояли энтузиасты. Я встретила на своем пути людей, которые горели своей работой в разных сферах общественной жизни: экологической, социальной, культурной, правовой….

Я пришла в организацию, которую возглавляла Елена Тонкачева. Многому научилась у нее и у правозащитника из Могилева Сергея Ободовского.

Важной ступенью в моей жизни стал Высший Международный курс по правам человека, а еще магистратура по политологии в ЕГУ. Очень важно в жизни встретить единомышленников. А, благодаря учебе, таких оказалось очень и очень много.

Ольга отмечает: как правозащитнице ей хочется видеть результаты своей деятельности, но за 20 последних лет ситуация с правами человека в Беларуси только ухудшилась:

— Мне нравится фраза о том, что правозащитники хоть и не могут полностью поменять мир, но без них было бы гораздо хуже, даже в самой плохой ситуации.

Правозащита лежит в плоскости отношений личности и государства. Государство должно соблюдать права человека и создавать условия для их соблюдения просто потому, что человек рожден человеком, имеет человеческое достоинство.

Репрессии в нашей стране — это не результат одного дня. Это не значит, что начались протесты в августе 2020 года, и вдруг государство стало плохое. У нас много лет продолжались репрессии, пусть не такие массовые, но они были всегда.

Примеров их много, например, исчезновение Гончара, Красовского, Захаренко, Завадского в 1999-2000 годах. Системные нарушения, которые происходили, стали одновременно основой для массовых протестов и для массовых репрессий.

До периода массовых репрессий не было ни одной правозащитной организации, которая бы не пострадала в результате действия властей. Какую-то организацию ликвидировали, кто-то из руководства находился в местах лишения свободы, кого-то высылали из страны, штрафовали.

Ольга Смолянко и политзаключенный Алесь Беляцкий, руководитель правозащитного центра «Весна»

На данный момент в стране практически не осталось зарегистрированных правозащитных организаций. Наши коллеги находятся в заключении.

Многие правозащитники вынуждены были уехать из страны. По сути, в Беларуси правозащитную деятельность вывели за рамки закона. Например, проведение семинаров и информационных встреч рассматривается как деятельность по обучению людей терроризму, безвозмездная помощь – как его финансирование.

После обысков в организации Центр правовой трансформации и дома Ольга Смолянко уехала из Беларуси.

— Мы уезжали в Грузию на три недели — как и многие, с чемоданом с шортами и майками. Оставаться здесь не планировали, но вот уже шестой месяц мы не дома.

Ольга признается, что решение не возвращаться в Беларусь далось ей очень тяжело:

— Я не получала персональных упреков в связи с отъездом, но вижу, что к этому иногда относятся негативно. Рассматривать вынужденный, принудительный переезд как что-то успешное, неправильно. Нелегко, когда ты это решение принимаешь не потому, что ты хочешь пожить в другой стране, получить новый опыт. Я не планировала уезжать из Беларуси и никогда не рассматривала возможность переезда.

— Удается ли делать то, что вы делали в Беларуси, за пределами страны?

— В моей идеальной картине мира — нет. Возможность для деятельности сужается. В то же время правозащита – она очень разная, разные методы, разные действия и, в общем-то, она не имеет границ.

Поэтому в реальной картине, я в любом случае продолжаю заниматься защитой прав человека, например, оказывать правовую поддержку НКО. Так, сейчас очень много организаций (на данный момент уже около 340), которые находятся в процессе принудительной ликвидации. Они нуждаются в консультациях и информационной поддержке. Многие от нас узнают, что они находятся в процессе ликвидации.

Ликвидируя общественные организации, учреждения, фонды, государство нивелирует само право людей на свободу ассоциаций. Более того, с 22 января вступает в силу статья 193-1 УК — за организацию деятельности и участие в деятельности незарегистрированных организаций вводится уголовная ответственность, что также не соответствует международным обязательствам Беларуси в области прав человека.

— Не было ли у вас ощущения фрустрации, когда долгие годы работаешь в сфере прав человека, а ситуация в стране все хуже?

— На протяжении 20 лет было по-разному. Иногда складывалось впечатление, что ты стучишь в закрытую дверь, а она даже не пошатнется. В то же время, мы радовались точечным изменениям, помощи конкретным людям, конкретным организациям, маленьким победам и частым словам благодарности.

2020 год, несмотря на массовые репрессии, увеличил роль правозащитных организаций с точки зрения восприятия общества. Финансовая поддержка со стороны людей увеличилась в разы. Многие поняли, что правозащитники не какие-то маргиналы или городские сумасшедшие, которые занимаются непонятно чем.

Сейчас наша работа сводится к помощи конкретным людям, а не к системным изменениям. Правозащитники занимаются и другой важной работой — мониторингом и документированием. История может меняться, переписываться. Но так не должно быть, правда не должна быть забыта.

— Вы сами прошли через задержание и обыски. Было ли вам страшно в эти моменты? Помогало ли вам то, что вы юрист и правозащитница?

— С одной стороны, правозащитникам проще, потому что они чаще сталкиваются с несправедливостью со стороны правоохранительных органов. Мы более стрессоустойчивые.

С другой, правозащитники такие же люди, которые испытывают разные эмоции.

Представители правоохранительных органов по-разному воспринимают юристов и правозащитников. Когда при задержании я, в свойственной мне манере, начала говорить, что так не должно быть, у меня спросили: а вы юрист? Да, говорю, занимаюсь правозащитной деятельностью. Мне сказали: поздравляем, это отягощающее обстоятельство. Такие фразы я слышала не раз.

Меня задержали в ноябре 2020 года на остановке общественного транспорта. Тогда людей забирали где ни попадя — это была охота. На моих глазах зачистили всю остановку, включая женщину, которая вышла с батоном из хлебного магазина и собиралась ехать к племянникам.

В РУВД сложней всего от неизвестности: я не знала, вернусь к семье или нет. В правовом государстве человек точно знает, что последует за его действиями либо бездействием. В Беларуси все не так. Например, до этого больше месяца после задержаний людей из РУВД не выпускали. Меня отпустили ночью — повезло.

…Меня впечатлило, когда заговорили с сотрудниками об августовских событиях, о насилии. Реакция была моментальной: «Нет-нет, мы тут ни при чем. Это все ОМОН».

Я не верю в то, что судьи, которые выносят приговоры по политически мотивированным делам, не отдают себе отчет в том, что они делают. Сотрудники правоохранительных органов, которые задерживают невиновных людей, тоже отлично понимают, что они делают.

— Какие шансы у страны, которая погрузилась в правовой дефолт, и он продолжается длительное время, стать правовым государством?

— На самом деле право в Беларуси не работает давно. Основа этого — то, что происходило в стране почти три десятка лет. То, что на это многие годы закрывались глаза, — реальная проблема. Это и привело к сбою во всей системе.

Можно ли прийти к правовому государству? Почему нет? Но для этого необходимо совершать осознанно целый ряд действий. Если есть умение писать законы, воля к их реализации, система общественного контроля за всем, просвещение все отлично может работать.

Важно: нельзя оставить прошлое в прошлом, его нужно оценивать и анализировать, оценке, в том числе правовой, должны быть подвергнуты все факты насилия, той же принудительной ликвидации.

Четких предпосылок для быстрых перемен к лучшему я не вижу, в то же время, исходя из истории, государство, которое погрязло в массовых репрессиях, не может долго существовать. Вопрос: долго — это сколько? На него у меня ответа нет. Думаю, сейчас его нет ни у кого.